В данной категории Вы можете узнать всю информацию о русской художественной культуре второй половины XIX века. Вы узнаете как пишется картина мира, как основывается образ России, а также узнаете все о влиянии судьбы человека на культуру.
Динамика «картины мира» в отечественной музыке на протяжении 1860-1890-х годов, соотношение происходящих в этой картине перемен с общеевропейским музыкально-историческим процессом - особый круг вопросов, который будет здесь затронут очень бегло.
Кризис, действительно испытанный русской музыкой во второй половине 1880-начале 1890-х годов, отчасти был вызван утомлением после колоссального напряжения предшествующих десятилетий, в течение которых «исключительно силою творческих талантов» (выражение Корсакова) было взято столько художественных высот "; но еще в большей мере он был порожден столкновением завоеванного с реальными обстоятельствами бытования профессиональной музыки в общественной среде этого периода.
Сочинения Римского-Корсакова исполнялись, но, например, его оперы при постановках в Мариинском театре принимались не более как «с почетным успехом». Публика действительно жаждала «покоя и воли» или, по Римскому-Корсакову, «сладкопения».
«Музыка - сугубо интонационное искусство. . . - писал Асафьев, - Русская музыка) до сих пор продолжает быть насыщенной культовой, древней, исконной культурой интонации!».
Симфонизм Чайковского со второй половины 80-х годов стал оказывать сильное воздействие на стиль Глазунова, способствуя проявлению в нем собственно мелодического, «певучего» начала - «длинных линий», по определению Глазунова. Балеты его в еще большей мере подтверждают преемственность с идеями Чайковского.
Тема противостояния и взаимопроникновения «московского» и «петербургского» в разные периоды развития русской классической музыки может быть рассмотрена во многих направлениях. Среди них - столь важное, как отношение к западноевропейскому художественному опыту. Подобно другим искусствам, отечественная музыка с первых своих самостоятельных шагов вела непрерывный диалог с мировой музыкальной культурой.
О том же десятилетием ранее писал Чайковский: «Я русский и в качестве русского внушаю всякому западному человеку предубеждение». И в тот же период Бородин, справедливо считавший себя «самым европейским человеком» среди кучкистов, указал на одну из причин, тормозящих восприятие «русского элемента» за рубежом: «Мы, русские, „пожиратели сальных свечек", „северные медведи" и т. д., мы слишком долго фигурировали за границей в качестве потребителей, чтобы быть там хорошо принятыми в качестве производителей.
Если в восприятии Запада русская музыка этого периода часто образовывала некий единый фронт, то взгляды на Запад из России не были однородными - ни у разных композиторов, ни у любого крупного музыканта на разных этапах его пути. Вопрос этот всегда стоял остро, так как по смыслу был обращен не только к «чужому», но и еще более к «своему»: в сопоставлении с Европой решалась проблема национального самосознания, проблема будущего русского искусства. Понятно, что особенно часто русские музыканты пересматривали свое отношение к тем или иным явлениям зарубежного искусства в трудные, кризисные моменты собственного творчества: зарубежными достижениями соизмерялось достигнутое в России.
Но и раньше «русский дух» не был замкнут пределами страны. «Русская мысль)... начав с попыток улучшить наличное политическое устройство.. . все более влеклась к пересозданию общей жизни.
В связи с проблематикой «Млады» можно вспомнить также, что опера мыслилась первоначально, на рубеже 1860-1870-х, как коллективное произведение «Могучей кучки», т. е., продолжая цитированную выше мысль Асафьева, следующий этап совместного выступления творческой группы перед публикой снова соотносился со славянской темой.
География русского музыкального Востока охватывала близкий Кавказ и далекие Индию и Палестину. Иногда «восточные мотивы» имели источником личные впечатления: так, великолепная подлинность «Исламея» - результат путешествия Балакирева по Кавказу; некоторые «экзотические» образы Римского-Корсакова, возможно, имеют в основе виденное и слышанное им в молодости во время кругосветного путешествия на клипере «Алмаз». Русские композиторы записывали восточные мелодии у народных музыкантов, у путешественников, изучали фольклорные сборники.
Восток в русской музыке XIX в. никогда не выступает началом чуждым, враждебным русскому миру, даже в «Китеже», где «злы татарове» - орудие промысла, а не зло само в себе, а тем более в «Князе Игоре», где тема кочевья, степи дана «на равных» с русской - по мысли Асафьева, как сопоставление двух культур, двух мировоззрений.
В прямой связи с историческим и эпическим ощущением Родины, окруженной сопредельными ей землями, развивается в отечественной музыке тема стихии - природной и народной. Романтическая тема кратковременности личного существования перед лицом «равнодушной природы» если и знакома русской музыке, то в достаточно скромных масштабах. Народное искусство, которое мыслилось всеми русскими музыкантами как идеальный прообраз, не знает обособления «я» от «стихии», «личное» и «природное» предстают здесь слитно.
Асафьев выделил в отечественной музыке линию «пейзажей-настроений» - «лирического раскрытия длящегося, как песня, состояния природы».
Столь же неповторимы пейзажи Рахманинова, фортепианные и симфонические. «Рахманинов - весь в романтическом напряжении быть, слиться с Родиной», - писал Асафьев м. Музыкально это выражено в уникальном слиянии лирической, личной интонации с древнейшей эпической; московская романсовость, включая цыганские мотивы, восточные интонации и знаменный роспев, образует у Рахманинова своеобразнейшее единство. И конечно, говоря о русском музыкальном пейзаже, невозможно обойти картины весеннего пасхального преображения природы в «Китеже», где голоса цветов, птиц, зверей, человека и мифологических существ сливаются в «песнь нову».