В данной категории Вы можете узнать всю информацию о русской художественной культуре второй половины XIX века. Вы узнаете как пишется картина мира, как основывается образ России, а также узнаете все о влиянии судьбы человека на культуру.
Оставляя в стороне эту крайность и возвращаясь в век прошлый, отметим, что обозначенная тенденция отчетливо прослеживается в русском театре, в частности ее в известной мере можно обнаружить в творчестве Александра Николаевича Островского.
Боборыкин ругал «Бесприданницу» яростно. У остальных же сквозила интонация снисхождения, уважающего заслуги драматурга в прошлом, но мало чего ждущего от него в настоящем, понимание-де которого от Островского безнадежно скрыто. Не отказывая пьесе в некоторых достоинствах, критики постоянно делали характерные оговорки: «Бесприданница» - «широко задуманная бытовая картина», но многое в ней «лишь намечено» ; лица - живые и правдивые, хотя «очерчены не бог весть как ярко», и т. п.
«Очевидно, автор хотел осветить перед нами один из уголков все того же „темного царства"», - такая догадка рецензента «Современных известий» выражала общее мнение. Настроившись подобным образом, критики принялись в «широкой бытовой картине» отыскивать «новые типы» и - не обнаружили их. «Ба! . . . знакомые все лица!» - воскликнул один из них, и другие с этим дружно согласились.
Но, пожалуй, главное, что предрешило судьбу «Бесприданницы», - это отношение современников к ее героине. И те, кто ругал пьесу, и те, кто ее защищал, оказались одинаково далеки от понимания этой фигуры, от проникновения в авторский замысел.
Объявляя новую пьесу Островского «правдивой бытовой картиной», критики не могли не почувствовать, что ее центральная фигура от быта несколько оторвана, вернее, бытом и средой недостаточно объясняется. В этом увидели неумелость исполнения, явный промах.
Современники сперва увидели пьесу на сцене (10 ноября в Москве и 22 ноября в Петербурге) и лишь спустя два месяца смогли прочесть в январском номере «Отечественных записок». Стало быть, решающий голос принадлежал театру.
Первыми исполнительницами роли Ларисы Огудаловой явились сразу три не просто лучшие, но выдающиеся актрисы эпохи. И тем не менее ни одна из них не внесла этой роли в число своих лучших сценических созданий.
Ермолова любила играть Островского, играла его много и хорошо. На фоне ее героического репертуара образы Островского выглядели «тихими ролями», как их называли. Но в интерпретации актрисы они претерпевали существенные изменения. Героини Островского, те, которых играла Ермолова, при всей глубине, чистоте и силе их чувств - женщины земные, грешные, не всегда умеющие противостоять житейским обстоятельствам, нередко идущие на компромисс.
На фоне безоговорочного «провала» московской премьеры петербургский спектакль выглядел вполне благополучно: «Пьеса имела большой успех, и автора, так же как и артистов, вызывали очень шумно и дружно» ", - писал А. А. Плещеев в «Биржевых ведомостях».
Савина в самом деле той зимой 1878 г. свела с ума Петербург, только не в «Бесприданнице» Островского, а в «Майорше» И. В. Шпажинского, которую она сыграла через две недели: «В среду шла „Майорша" и имела огромный успех; Савина выше всякой похвалы; трудно передать, сколько у ней в исполнении ума, тонкости и экспрессии», - сообщает Островскому его приятель петербургский актер Ф, А. Бурдин через два дня после премьеры, а чуть позже добавляет не слишком-то тактично: «За билеты на „Майоршу" „дерутся"». «Что за билеты на „Майоршу" дерутся, - сумрачно отвечал Островский, - для меня мало утешительного, равно как и в том, что „Бесприданницу" дают под праздник, а на празднике ни разу.
«Майорша» же при внешнем бытовом правдоподобии написана по законам мелодрамы, в центре которой - эффектная женская фигура. Феня - та действительно сама вершит свою судьбу, по своей капризной воле определяя события. Ощущая неотразимую силу своей женской привлекательности, она дразнит, манит, отталкивает, упивается чувством своей власти над мужчинами. Эдакая Кармен «Мценского уезда».
Уже 10 лет, как не было в живых Островского. Смерть художника сама по себе всегда неизбежно вносит неуловимый оттенок в восприятие его творчества. Отделяя произведение от его создателя, давая ему самостоятельную жизнь, она как бы ослабляет связь со временем, его породившим, переводя уже в иную временную категорию.
И Васильев, и Коровяков смотрят на Островского с позиций классического искусства XIX в. Но и в рамках этих позиций взгляд меняется - пока еще плавно, постепенно. Слишком долго в Островском не умели и не желали видеть перемен. Инерция восприятия, по сути, закрыла позднего Островского для современников, да и не только для них.
Но чем ближе к концу века, тем переоценки ценностей совершаются все более стремительно, подчас и поспешно. Новые мнения и суждения не всегда даже успевают сменять друг друга - чаще сосуществуют одновременно, рядом и вместе. Судьба Островского в этом отношении весьма наглядна. Едва происходит утверждение драматурга как выдающегося художника, как классика XIX в., как тут же начинается и отрицание значительности его творчества, как устаревшего с позиций нового искусства.
Вернемся к сравнению «Бесприданницы» с «Бедной невестой». Указав на сходство двух пьес - ранней и поздней, - характер этого сходства критики определили категорично и однозначно: «бессилие творческой мысли» заставляет драматурга повторять самое себя, да еще явно в ухудшенном виде. Ясность драматургического замысла, новизна выведенных типов, цельность образа героини, наконец, «высота нравственной позиции автора» - вот достоинства «Бедной невесты», которые ставили ее в глазах критиков 1870-х годов куда выше нового произведения Островского.
Вся Марья Андреевна - с ее характером, с ее представлениями о жизни, с ее покорностью судьбе, с ее не только отсутствием бунта или протеста, но даже с отсутствием стремлений, которые хоть сколько-нибудь противоречили бы всей привычной жизни, - такая Марья Андреевна средой порождается, средой объясняется, средой же и исчерпывается. Но именно эта непроявленность личного начала, личной воли и сообщает ей своеобразное обаяние гармоничной цельности и ясности.