В данной категории Вы можете узнать всю информацию о русской художественной культуре второй половины XIX века. Вы узнаете как пишется картина мира, как основывается образ России, а также узнаете все о влиянии судьбы человека на культуру.
Поистине русская музыкальная классика XIX в. - это тонкий, тончайший, почти невидимый в пространствах огромной страны слой творцов и ценителей. Но в этом слое создавалось искусство, соразмерное бескрайности российских пространств, создавалось без надежды быть скоро услышанным всеми, но с мыслью не о «публике», а о всей России.
И все же по очень крупному счету мысль Балакирева верна: русская музыка не имела своего Державина, и Глинка - первый отечественный музыкальный классик, ибо он первым «перевел разрозненные элементы (народного музыкального языка, в том числе адаптированные профессиональной музыкой XVIII столетия. - М. Р.) в новую высшую стадию музыкального сознания».
С XVI в. в России (по крайней мере эта дата относится к профессиональному письменному творчеству) складывалось самобытное многоголосие - свои гармония и полифония, параллельные соответствующим явлениям в западноевропейской культуре, но выросшие в иных условиях и на ином интонационном материале.
Конечно, сказанное не отрицает, с одной стороны, значения XVIII в. для культуры России, а с другой - не означает, что после петровских реформ все связи с прошлым были прерваны. Во-первых, если говорить о композиторском творчестве, то, едва овладев западноевропейским профессионализмом, русские музыканты предпринимали попытки «возвращения».
Таким образом, русские композиторы-шестидесятники с первых же шагов оказались перед лицом музыкальной действительности, крайне противоречивой и нестройной. Опыт старой профессиональной русской школы (роспевщики, авторы кантов и партесных концертов) остался в прошлом.
Опыт Верстовского-Серова вскоре оказал значительное влияние на молодого П. И. Чайковского, однако, усвоенный гениальным музыкантом, получившим крепкую композиторскую выучку в Петербургской консерватории, он сразу же, даже в ранних, считавшихся самим автором неудачными операх («Воевода» и «Опричник»), дал принципиально иные результаты, чем у предшественников.
Возможно, в музыке «открытие России» выразилось с наибольшей силой, поскольку основа ее языка, интонация - пения и или речи - самое органичное, сверхсознательное выявление индивидуально-человеческого и народного, этнического.
Есть историческая справедливость в том, что осознание народного искусства как самостоятельного, не сравнимого ни с чем по ценности художественного мира пришло в период высшего «сложного цветения» этого искусства, но и вытеснения древних его слоев новыми, все усиливавшегося влияния городского фольклора на традиционные крестьянские жанры, условно говоря, замены былины частушкой, протяжной песни романсом.
Узнать, понять, запечатлеть и тем самым сохранить - мотив, насквозь пронизывающий искания русских композиторов второй половины прошлого столетия. Это побуждает рассматривать данный период в истории отечественной музыки как период возрождения: русское искусство обращается к национальному наследию, обозначая путь восстановления насильственно прерванных связей.
В письме-манифесте Стасова к Балакиреву от 13 февраля 1861 г. находятся следующие знаменательные строки: «Мне кажется, что „Лиром" и еще двумя-тремя вещами Вы навсегда распрощаетеся с общей европейской музыкой и скоро уже перейдете окончательно к тому делу, для которого родились на свет: музыка русская, новая, великая, неслыханная, невиданная, еще новее по формам (а главное по содержанию), чем та, которую у нас затеял ко всеобщему скандалу Глинка»".
Это собирание в музыкальном фокусе разнонаправленных тенденций, условно говоря, от языческих, праславянских корней до новейших идей европейского музыкального романтизма, самых передовых приемов музыкальной техники - характернейшая черта русской музыки второй половины XIX столетия. Она определила глубокое качественное отличие искусства этого периода от искусства предшествующих полутора столетий.
Предельно четкую историческую характеристику этапа в целом дал Римский-Корсаков в 1906 г.: «...я да и все мы суть деятели конца XIX века и периода от освобождения крестьян до падения самодержавия (оно ожидалось композитором в текущем году или в самом близком будущем. - М. Р.). Теперь же, с переломом политической жизни на Руси, или наступит период расцвета, или, что вероятнее, период упадка искусства.
У А. А. Блока есть мысль об «узкой полосе», «тонкой согласительной черте между народом и интеллигенцией», где «вырастают подчас большие люди и большие дела»!. Русская классическая музыка видится сегодня такой «узкой полосой»: отсюда ощущение ее философского и художественного единства, ясности ее «родовых черт».
Это вполне верно и в отношении музыки. Грандиозное расширение ее тематического спектра, области отражаемых музыкой жизненных явлений и «типов» (по любимому выражению Стасова и кучкистов) столь очевидно и общеизвестно, что об этом излишне говорить подробно. Важно отметить, что подобное расширение привело к сильной переориентации воспринятых от западноевропейского искусства музыкальных жанров и средств, т. е. своеобразие русской действительности - через ряд посредствующих звеньев - нашло выражение в принципах построения собственно художественного мира.
В «Музыке моей Родины» Асафьев проводит сравнение трех почти одновременно созданных опер, в которых «истороическое стало объектом музыкальной драматургии»: «Вильгельм Телль» Дж. Россини (1829), «Гугеноты» Дж. Мейербера (1836), «Жизнь за царя» Глинки (1836): «Вслушайтесь! Эпический тон, обоснованный прямодушием чувства, - ведь это же от песенности, родника правды эмоций.