Автор: Елена Малышева | Категория: Культура XIX века
Я рад этому, потому что очень искусно написанных картин не понимаю, и требую, чтобы художник относился ко мне доступным для меня образом, чтоб он если желает сделать меня участником изображаемого им мира, то не заставлял бы меня лазить для этого на колокольню, а вводил бы в этот мир так же просто и естественно, как я вхожу в мою собственную квартиру.
Но как скоро художник осязательно доказывает толпе, что мир, им изображаемый, может быть при известных условиях ее собственным миром, что смысл подвига самого высокого заключается в его преемственности и повторяемости, тогда толпа чувствует себя, так сказать, прижатою к стене и не шутя начинает сознавать себя малодушною и виноватою».
Эти слова почти программно формулировали взгляд многих и многих современников на общественно-эстетическую функцию именно изобразительного искусства (скажем, за литературой и музыкой признавалась и другая роль). Говоря о своем желании входить в создаваемый художником мир как в «собственную квартиру», Салтыков-Щедрин разумел в первую очередь ту реальную обстановку происходившей трапезы, которая изображена на полотне. Но речь шла и о гораздо более существенной стороне дела - о том, что евангельская сцена выглядит на картине Ге изнутри «обжитой» сознанием частного человека, что она соразмерна его собственным представлениям о нравственных ценностях, душевных драмах и людских судьбах. Там, где Иванов видел великую духовную силу, не столько пребывающую в мире, сколько творящую его по высшим законам бытия, Ге был склонен усматривать предметный урок для нравственной ориентации личности. Ивановское произведение проникнуто ожиданием чуда. Чудес на свете не бывает, а есть сбывшиеся или обманутые надежды, есть постоянно встающие проблемы жизненного самоопределения человека, решать которые он должен сам, - вот о чем говорит «Тайная вечеря» Ге, вот что написано на лицах Христа и его ближайших учеников.
← Тайная вечеря | На академической выставке → |
---|