Origam.ru - искусство, культура

Взволнованный отзыв

Автор: Виталий Белевцев | Категория: Культура XIX века

Разумеется, мы не должны на основании того, что только что было сказано, причислить Репина к той же, условно говоря, моралистической линии русской живописи, к которой принадлежали Крамской и Ге. В основе репинского (как и суриковского) искусства лежала совершенно иная художественная традиция. Репину, в частности, было абсолютно несвойственно сугубо проповедническое воодушевление Ге, беседовавшего со зрителями около своих «распятий» не иначе как сообщническим «страстным шепотом» (из страха перед ложью слов, произнесенных «вслух» или «всуе»).

Более близкая, как бы изначально присущая Репину линия его творчества связывалась прежде всего с интересом к социальным типам российской жизни. Эта линия шла от Федотова с его рельефными и необычайно увлеченно переданными бытовыми персонажами. Правда, после Федотова русская живопись как бы все более «охладевала к типам», и персонажи репинского «Ареста пропагандиста» уже не обладали той радостной красочностью, какая делала фигурки невесты и матери из «Сватовства майора» похожими на цветные фарфоровые статуэтки. Однако в «Аресте» художник не доходил еще до той стадии «охлаждения к типам», которую характеризовали потом его «портреты-фантомы» к «Заседанию государственного совета», вполне сохраняя социальную зоркость и выпуклость воспроизведения облика своих героев.
И вместе с тем в пределах народовольческой серии Репин более всего ощущал себя непосредственным участником эмоционально-нравственного движения, захватившего в 70-80-е годы широкие слои демократической интеллигенции. Отсюда его взволнованный отзыв на все перипетии народнической проповеди, судов над участниками «хождений» или распространившихся позднее подкладываний бомб и заговоров. Интересно позднейшее свидетельство В. В. Стасова, говорящее о крайней эмоциональности реакции на события и его самого, и близкого ему Репина. «Я помню, - писал Стасов Репину в конце 80-х годов, - как мы с вами вместе лет десяток тому назад читали „Исповедь" и как мы метались, словно ужаленные и чуть не смертельно пораненные» (речь шла о стихотворении Н. Минского «Последняя исповедь», содержавшем воображаемую речь приговоренного к казни народовольца).