Автор: Иван Коса | Категория: Культура XIX века
Пользуясь словом Кугеля и пытаясь следовать за его мыслью, посмеем предположить, что Ермолова, к примеру, в «Бесприданнице» протестовала именно «натурой», т. е. сознательно протестовала против несправедливого жизненного уклада. И, как это умела делать Ермолова, протестовала темпераментно и мощно, но . . .разрушала хрупкую ткань роли.
В отличие от Ермоловой игра Комиссаржевской была наполнена не столько осознанным протестом, сколько глубоким страданием, в которое выливался ее неосознанный душевный протест. «Несчастная душа современности» билась в этой Ларисе, как и во всех ролях Комиссаржевской.
Кугель заметил, что ее Лариса «больше мечется, чем живет». Она «металась», потому что была обуреваема тревожными предчувствиями, которых в ней никто не желал замечать. Тревога с самого начала становилась постоянным состоянием души Ларисы, как была она неизменным состоянием души самой Комиссаржевской. И это тоже входило в состав ее артистической индивидуальности.
Комиссаржевская начинала роль с момента осознания иллюзорности своей надежды обрести успокоение в браке с Карандышевым, с осознания бессмысленности бегства от себя самой. Это и определяло основную тональность первого акта, развивавшегося от «настороженности» начальных реплик Ларисы к ее все нараставшей тревоге и, наконец, к испугу и «ужасу в глазах» при известии о прибытии Паратова. Так, с первого выхода Ларисы повисала тягостная атмосфера неясных пока предчувствий беды, стремительно сгущаясь до ощущения неизбежности драматической развязки. Лариса представала перед зрителями трагически одинокой и трагически обреченной - об этом говорила «суровая скупость внешнего проявления при ясно угадываемой громадной силе внутреннего напряжения чувств» и.
← Комиссаржевская начинала роль с момента осознания иллюзорности | Островский прочно стоит на почве изначального социального анализа → |
---|